11 июля из журналистского цеха города ушел один из старейших его работников, бывший редактор «Рузаевской газеты» Иван Степанович Моисеев. Ушел навсегда. Хоронили его 13 июля в жаркий, солнечный день…

Мы никогда не были друзьями. Даже не приятельствовали. И выпивали за сорок шесть лет знакомства всего один раз. И то не по-дружески – один на один, а в компании, на торжестве, когда провожали на пенсию механика типографии «Рузаевский печатник» Ивана Яковлевича Коннова. И наши профессиональные дороги за эти сорок шесть лет шли параллельно и пересеклись только дважды – в конце восьмидесятых и начале двухтысячных. Наше отношение друг к другу было хотя и уважительным, но настороженно-ожидающим – а что «выдаст» – напишет собрат по перу?

Мы познакомились в 68-ом. Я, отработав в «Заре коммунизма» полтора года, перебрался в Лямбирский «Призыв», но в Рузаевку наезжал два-три раза в месяц. Однажды, приехав в родной город, встретился с Володей Косыркиным (в девяностые годы Мордовское книжное издательство выпустило два его замечательных романа – «Крестьяне» и «Гибель орла»), и – как это водится среди гениальных людей – а в то время мы, глупые и самонадеянные, считали себя именно такими – встреча эта закончилась обильным возлиянием. Потом возникло большое желание «добавить», но денег уже не было, и я отправился в «Зарю коммунизма»... Дверь в мой бывший кабинет была открыта, за столом сидел худой, долговязый и нескладно-угловатый парень, который ожесточенно грыз деревянную перьевую ручку, склонившись над чистым листом бумаги. Не знаю почему, но мне это не понравилось. Решительно вошел в кабинет и нахально спросил:

- Ты кто?

- Моисеев, - ответил он тихо и после паузы добавил:

- Ваня… Я здесь работаю…

Наверное, предыдущие возлияния придали мне еще большего нахальства, и я высокопарно объяснил, что сидит он за моим столом и грызет мою ручку, а в завершение тирады потребовал у него рубль.

– У меня только три…, – он, ошеломленный моей безапелляционностью и напористостью, робко протянул зеленую купюру… (Много позже – в восьмидесятых – мы со смехом вспоминали историю нашего знакомства. Каюсь – я до последнего времени так и не вернул ему этот старый долг. А теперь уже поздно…)

Мы по-прежнему работали в разных редакциях. Но я внимательно следил за его публикациями – ведь мы были почти ровесниками – я всего на пару лет старше. В его материалах уже в самом начале семидесятых чувствовалось глубокое знание сельскохозяйственного производства. Он мог на равных разговаривать с колхозным агрономом и зоотехником, и никто из специалистов хозяйств не мог «навешать ему лапши на уши». Он твердо знал, для какого хозяйства урожайность зерновых в 7 центнеров с гектара – уже большое достижение, практически – победа, а для какого и 17 центнеров – низкий результат. Работая с оперативными сводками управления сельского хозяйства, он опирался именно на свои знания, не принимая на веру официальные показатели. – Дело прошлое, в эпоху «развернутого строительства коммунизма» многие колхозы и совхозы давали «вверх» эти показания явно завышенными, включая в них «неучтенку» – урожай с полей, которые не входили в официальный земельный реестр хозяйства или надои, получаемые от первотелок. От этого общие показатели становились выше, и, благодаря этому обману, руководители колхозов числились передовиками и получали награды… – Что было – то было…

Иван, не доверяя этим сведениям, проверял и перепроверял их. Доискивался до истины. Разоблаченные председатели обижались, частенько жаловались редактору газеты Александру Алексеевичу Чернышеву. Тот неодобрительно хмыкал, приглашал к себе молодого корреспондента и в присутствии жалобщика делал ему выговор, но потом, когда довольный жалобщик уходил из редакции, одобрительно похлопывал его по плечу и хмыкал – уже явно одобрительно. Он вообще следил за начинающим журналистом – иногда беспощадно «резал» – сокращал его материалы, иногда – возвращал автору без единой пометки. И такое случалось все чаще и чаще. Похвалы Моиссев воспринимал смущенно, словно стесняясь, никогда не хвастался ими; он, казалось, начисто был лишен тщеславия, столь присущего каждому творческому человеку.

В памяти социологический очерк Моисеева о Левже, о истории и трудовой «биографии» этого села. Для этого очерка он «раскопал» даже цитату Льва Николаевича Толстого, которому в свое время довелось проезжать по территории нашего района. – «Очень большие грязи!» – так отозвался великий классик о поездке через Левжу. И ведь нашел Иван эту цитату! Проштудировал массу литературы и доказал, что высказывание писателя относится именно к этому самобытному селу.

Это было уже в начале восьмидесятых, когда нам довелось работать в одной редакции. Он сидел в кабинете, окутанный густыми клубами табачного дыма – курил много, особенно во время работы – курил нещадно. Помню, на его столе скопилась целая кипа листов, исписанных мелким, разгонистым и неразборчивым почерком. Настолько неразборчивым, что редакционные машинистки печатали его текст, вполголоса поругивая автора. Интервалы (интерлиньяж – на современном полиграфическом языке) между строками достигали сантиметра, и на листе умещалось не более двух десятков строк. Он написал этот очерк, и сдал его Александру Алексеевичу Чернышеву. Обычно – для того, чтобы сделать работнику выговор или похвалить, редактор приглашал его к себе в кабинет по телефону. А тогда случилось небывалое – не вмещающееся ни в одни рамки. Чернышев сам пришел в кабинет к Моисееву и сказал коротко:

– Молодец!

Об этом случае в редакции говорили целую неделю.

Этот очерк принес Ивану Степановичу звание лауреата Союза журналистов Советского Союза. – Что было – то было…

В 1988-ом, когда Чернышев ушел на пенсию, коллектив редакции единогласно и тайным голосованием избрал Моисеева своим редактором, хотя городской комитет КПСС предлагал еще две кандидатуры.

Большая должность нисколько не вскружила ему голову. Он остался таким же скромным и тихим. Никогда не кричал на работников, допустивших ту или иную промашку. Он, казалось, испытывал неловкость от своей власти, и выговаривал провинившемуся тщательно подбирая слова, и словно бы стесняясь того, что вынужден делать замечания…

И еще было… Мне трудно писать об этом, но я должен это сделать. Должен – ради Памяти Ивана Степановича.

В 1991 году после известных августовских событий в яростном «демократическом» запале я «наехал» на него, обвинив в публикации Указов ГКЧП. Скандал вышел громким. Настолько громким, что историю приехала «разруливать» представитель Министерства печати и информации республики. Помню бурное собрание, на котором коллектив по полной программе отхлестал меня. Сейчас понимаю – отхлестал за дело. В дни событий 19-22 августа Иван поместил эти указы на первой полосе потому, что обязан был сделать это – они были разосланы во все областные и районные газеты телеграфным агентством Советского Союза, и публикация их была обязательна…

Но он ничем не выдал мне своей обиды. Никогда, ни одним словом не упрекнул за эту историю. Более того – в 2004-ом, когда я был без работы и в безденежьи, он позвонил мне домой и пригласил на работу… – Что было – то было… Спасибо тебе, Иван Степанович…

Он никогда не был женат и не родил ребенка, что вызывало определенное недоумение и смешки, хотя я бы мог назвать (но не делаю этого по определенным причинам) несколько фамилий тех женщин, которые бы с охотой приняли его предложение… Сейчас, только сейчас я понимаю, почему он оставался один: у него была единственная любовь – Ее Величество Газета. И той женщины, которая могла бы захватить его полностью, отодвинуть газету на второй план, просто не нашлось. А создавать семью абы какую, он не хотел. Считал это непорядочным. Наверняка потому, что был исключительно – непозволительно по нашему времени – честен. Но своих работников любил, уважал и ценил. В самые трудные девяностые, когда массово гибли большие предприятия, когда целыми коллективами увольнялись люди, когда на всю республику оставалось только четыре типографии, он полностью сохранил свой коллектив – не сократил, не уволил ни одного человека. Чего ему это стоило, знал только он и Господь Бог. Он любил свой коллектив, учил его – мягко и ненавязчиво, защищал его – как мог. И не делил людей на своих и чужих.

Еще – в те девяностые – приходилось искать деньги на оплату типографских услуг, на зарплату… Эти заботы и хлопоты отнимали столько времени, что его почти не оставалось на творческую работу. И он писал по ночам – дома. Сейчас уже не секрет, что подавляющее большинство материалов для книги «Рузаевка» (ее подарочное издание вышло в начале двухтысячных) написал именно он. И его перу принадлежит замечательная книга о сельхозпредприятии «Ключ-Сузгарьевский».

Он никогда не пользовался компьютером, а ранее – пишущей машинкой. Не потому, что не мог с ними работать – нет. Просто – по его мнению – рукописное создание материала более жесткое, более зримое, если хотите. Оно позволяет делать материал более чистым, более продуманным, более профессиональным…

Последняя его работа – очерк о бывшем первом секретаре Рузаевского горкома партии Петре Никитовиче Попове. Этот очерк еще не вышел в свет и будет опубликован в книге, посвященной 85-летию этого человека, сделавшего так много для нашего города. Он писал этот очерк уже тяжело больным человеком. Знаю, что он долго искал свою фотографию, которая будет заверстана в этот материал. Я не удивился этому – знал, что он не любил фотографироваться.

Что было – то было…

Последний раз (сейчас это словосочетание кажется мне страшным) мы виделись 2-го или 3-го апреля. У отделения Сбербанка на улице Маяковского.

Поговорили о делах пенсионерских, и я спросил, что он сейчас пишет.

Он странно – как мне тогда показалось – усмехнулся:

- Ничего не пишу… Уже исписался.

Я не понял ни его усмешки, ни его фразы. Подумал – кокетничает мужик, ну никак не может исписаться человек, поцелованный Господом Богом… Что было – то было…

Сейчас, когда его не стало, я понял – тогда, в первых числах апреля, болезнь уже не позволяла ему заниматься своим любимым делом. Делом всей жизни.

Он не успел написать еще много-много очерков. Он не успел написать еще одну книгу…

Мы никогда не были друзьями… И даже не приятельствовали… И водку за сорок шесть лет нашего знакомства пили вместе всего один раз…

А сейчас уже не выпьем…

Вечная тебе Память, Иван Степанович…

И прости, если что…

Постскриптум: Страшный расклад сделал Господь Бог для рузаевской журналистики – 13 июля мы простились с Иваном Степановичем Моисеевым, а спустя три дня – 16 июля – с главным редактором рузаевского радиовещания Галиной Павловной Петровой…

Что произошло – то произошло…

Александр БУШУЕВ,

член Союза журналистов России