Финальная часть повести Александра Соболевского «Командир подземного гарнизона» написана максимально правдиво и образно! Низкий поклон вам, героические защитники Керчи, ваш подвиг никогда не будет забыт, благодаря яркому, образному языку, выразительной манере изложения материала нашим писателем-земляком А.А. Соболевским!

«Наступила осень. Штормовое море грозно грохотало у берегов. По ночам, в затишье, грохот доносился до каменоломен. Бойцы у входов в подземелье вслушивались в многоголосый шум бушующей стихии. Море шумело и грохотало, как далекий набат, как неумолкающая артиллерийская канонада. Тяжелые морские валы накатывались на каменистое побережье и разбивались о скалы; обдавали их пеной и брызгами. Холодный ветер гнал над каменоломнями бесприютные сухие шары перекати-поля, заносил их в провалы и воронки, врывался через трещины и бойницы в разрушенные подземные коридоры.

Все меньше бойцов оставалось в рядах защитников подземной крепости, всё труднее становилось держать оборону. Обессиленные, они умирали от ран, голода и болезней, но не покидали боевых постов, не складывали оружия. Из всего гарнизона в живых осталась горстка людей.

На холодном октябрьском рассвете враг предпринял очередной штурм каменоломен. Подземные бойцы, поддерживая друг друга, заняли оборону у центрального входа. Страшные для фашистов в своей решимости погибнуть в неравном бою.Израненные, в лохмотьях истлевшей одежды, с изможденными лицами. И когда неприятельские солдаты приблизились к полузаваленному входу в подземелье, их встретили выстрелами из винтовок и автоматов.

Среди подземных бойцов, до конца защищавших каменоломни, оставался лейтенант Ярков. Раненный в голову, он очнулся от звенящей, как показалось, тишины. Блеклым пятном вдалеке виднелся проем в стене. «Неужели остался один?» Сознание этого мучительно прояснялось в нем. До того, когда осколок гранаты со звоном ударился в его каску, он помнил, что рядом за ручным пулеметом лежал с забинтованной головой комиссар Парахин и прицельно бил по вражеским солдатам, мелькавшим в светлом проеме входа. С гранатой в руке полз вдоль стены навстречу врагу подполковник Бурмин. Помнил, как помог подняться на ноги раненному в грудь начальнику штаба Сидорову, помог перезарядить ему пистолет, перевязал рану. Помнил Павлика Данченкова, неподвижного, со струйкой крови в углу рта.

Теперь, сколько Ярков ни вглядывался в темноту, в обвалившейся штольне никого не было видно. Он нащупал под боком автомат, опираясь о каменные глыбы, с трудом поднялся и прислонился спиной к холодной стене. Кружилась голова. Из-под каски по лицу сочилась кровь. Шатаясь и волоча за собой автомат, пошел к выходу. Он не знал, сколько пробыл без сознания, не знал, что те, кто был рядом с ним, погибли в рукопашной схватке у входа, что раненым попал в руки фашистов его друг лейтенант Лунин.

Через несколько шагов Ярков остановился в изнеможении, тяжело переводя дыхание, привалился плечом к выступу в углу штольни. Силы покидали его. Он сполз вдоль стены и повалился на бок. До выхода было еще далеко. Он всматривался туда, в светлеющее пространство. «Куда же девались немцы?»

И, "словно в ответ на вопрос, в светлом промежутке проема показались силуэты трех немецких солдат. Переговариваясь вполголоса, они остановились. Луч аккумуляторного фонаря разрезал темноту штольни, скользнул по потолку и уперся в стену, рядом с Ярковым. Не дожидаясь, пока его обнаружат, он приподнял автомат и нажал на спуск, целясь по яркому пятну света. Треск выстрелов разорвал тишину подземелья. Фонарь погас. Солдаты метнулись в проем наружу. Все трое. Он успел заметить это.  Идосада на самого себя завладела им. «Промазал...»

Злость придала ему сил. Вдоль стены, то и дело натыкаясь на камни, он отполз в правый угол штольни, под потолок, осевший от взрыва почти до пола. Теперь он лежал в узком промежутке, защищенный от вражеских пуль осыпью камня. Вход в каменоломню хорошо просматривался, и это было на руку.

В штольне снова замерла тишина. Лишь снаружи доносились голоса немецких солдат. Обстрел из катакомбы явился для них неожиданностью. Они рассчитывали, что каменоломни полностью очищены от подземных бойцов.

Яркова бил озноб от холода и потери крови. Немцы больше не показывались у входа. Боялись. Или выжидали.

Ему было томительно невыносимо ожидание. Он опасался снова потерять сознание. Тогда конец. Предельным напряжением воли ему удавалось преодолевать подступавшее забытье. В какие-то доли мгновения он чувствовал, что вот-вот всё исчезнет, провалится вместе с ним в какую-то глубокую темную яму. И что-то помогало ему удержаться от этого провала,

срыва в бездонную кошмарную пропасть с неровными краями. Надежда выжить теплилась в нем.

Голоса немецких солдат снаружи, удаляясь, смолкли. Было непонятно, почему они ушли... Не захотели лезть на рожон? Решили, что он никуда не денется, не уйдет от них?

Ярков и сам знал, что, израненный, полуживой, он не представляет почти никакой опасности. Одному ничего не сделать. Он отделил от автомата магазин и по его легкости догадался, что в нем ни патрона. Магазин был пуст. Он отбросил его в сторону как ненужную жестянку. Теперь, кроме ножа, у него не осталось другого оружия. И отчаяние одиночества и собственного бессилия завладело им. Забытье мутной тяжелой волной заволокло сознание. И та внешняя темнота, которая окружала его в подземелье, сомкнулась теперь с другой темнотой, подступившей изнутри, вопреки его воле, И эти две сопредельные темноты захлестнули его и отбросили куда-то, где всё пропало, где не было мучительных ощущений боли и холода.

Когда немецкие солдаты вернулись в каменоломню с овчаркой, он был еще жив. Его выволокли наружу и бросили у стены. Сознание снова возвратилось к нему. Холодный октябрьский ветер обдувал ему лицо. Он открыл глаза. Свет пасмурного дня стыл над каменоломнями. Последнее, что он увидел, было дуло автомата. Руки солдата, державшие оружие, дрожали. И этот страх врага перед ним, умирающим, дал ему возможность почувствовать себя в эти предсмертные мгновения, отпущенные жизнью, победителем, торжествующим свою последнюю победу».